Вы замечали, что именно порывы ветра вызывают в нас острейшие уколы памяти? Чаще неосознаваемые.

Ветер – вестник прошлого. Касание его тепла или холода, удара или дружеского объятия на доли секунды вырывает из детства неразъятое мощное чувство бытия. Первородное. Звериное. Не расщепленное опытом повтора. Как будто время плещется с ветром по миру и – как нейтрино – пронзает тебя. Никому не удаётся удержать его выше мгновения, пригреть его в сердце и распахнуть его потёмки. Ты только понимаешь, что он оттуда, где деревья были молодыми, где всё явилось впервые, где снег не «лежит на дороге, растоптанный, словно душа».
Но бывает, что то, что принёс порыв ветра, находится рядом, недалеко. Тогда в душе расцветает воспоминание. И оно красиво облечено главным, для каждого из нас – своим.
...Опять дорога. Срывал с придорожных канав уток, куликов. Сорвутся, бьются впереди тебя, а потом вдруг смахнут с пути твоего к лесному ручью. Большая птица притихла сегодня, зато малая бьёт стаккато – внезапно, порывисто, отчётливо, как будто выполняет обязательную короткую программу.
Тучи нерешительно мнутся на юге, грозятся дождём. Листочки ив, черёмух, ольхи осторожны – научены холодной неделей, не доверяют и теплу.
И вдруг таким теплом обдало в елюжских полях! И в реликтовом излучении, принесённом ветром, воскресло первое июня всех-всех школ большой, огромной страны.
Солнечной пылью обданы головы ребят, склонившихся над сочинениями. В классах только-только прижилось первое тепло наступившего лета. Оно густо, терпко смешано с запахом черёмухи, разложенной на учительском столе. Тихое, светло задумавшееся, слушающее себя начало, кажется, объяло всё. Даже мягкие стуки кукушкиного сердца от берега речки инкрустированы в высокое, большое, торжественное. Поднимаются от белого листочка чьи-то глаза и долго и странно смотрят сквозь тебя, а на праздничной доске сияют загадочные письмена. И в солнечном полумраке класса для меня проступает: «Базаров – борец и мыслитель», и – как речное половодье – льются на белые листы голубые инициалы, затопляют белые поля с красивой печатью школы.
У чистовиков и черновиков свои души. Что-то свойское, панибратское, домашнее в чуточку несвежих черновичках. Их стопа на столе учителя взлохмачена, не обуздана, дерзка, не поддаётся успокаивающей их ладони. И как примерны чистовики – чистюли, «пионеры», отличники, с отглаженными уголками одежд, спрятавших все огрехи и помарки в небрежную стопу своих старших братьев и сестёр.
Стук в дверь, и класс заполняется неповторимым ароматом румяных пирожков. Волшебное единение тишиной и творчеством не нарушается с приходом дежурного учителя: шёпот, тихое дыхание, мягкое шорканье ног…
И сквозь тебя проходит время. Оно доброе-доброе. Оно заполняет тебя всего без всякого намёка на жестокость. Оно как боженька в лапоточках являет себя в Слове, надежде, будущем этих чубчиков и косичек, в первом и вечном дне лета. Казалось – в вечном и неразменном.
Все ушли. Ветер с приоткрытого окна трогает листки работ. На третьей парте сидит Серёжка, высокий и худющий выпускник. Он смотрит и смотрит в окно на сирень, солнце и порхающих в ней птах. Его листы пусты. Он мучится словом.
Николай Васильев